ТАТЬЯНА АЛЕКСАНДРОВА

Материал найден рабочей группой проекта "Войти и разрешить". Группа занималась исследованием территории между станциями метро "Бауманская" и "Электрозаводская" с целью создания комплексной навигации по этому микрорайону. В данный момент на территории ЦТИ "Фабрика" уже открыта часть постоянной экспозиции, посвященной истории этой части Басманного района. Работа ведется при поддержке - ЦТИ Фабрика.

Татьяна Александрова (1929 – 1983)

Детская писательница, художник, жила в БГ, в корпусе номер 9, кв. номер 7. 

«Родина – не только место, где мы родились и выросли, но и время, в которое мы родились и которое вырастило нас. Родиной для Тани Александровой, будущей художницы-сказочницы (это она сочинила сказку про домовенка Кузьку), были дом и двор на московской улице Большой Почтовой – зимой, и дача в подмосковсной Малаховке – зимой… А по времени такой малой родиной были для нее тридцатые годы, когда она росла, и годы войны, когда сложился ее характер.»

Валентин Берестов

Татьяна Александрова

СУХОЙ ТРАМПЛИН

В воскресенье мы катались на лыжах в Лефортове. Глубокая зима, старинный парк, тихий и прекрасный, утонул в снегу, и не поймешь, что выглядывает из сугроба: ротонда времен Петра Первого или газетный киоск. Синее небо, тишина, безлюдье. Тропинками пробираемся к горам. Катимся, будто внутри узора на замерзшем окне. Только сороки выскочат, покричат на нас для порядка и - назад в белые кусты.

Весь народ на горах. Горы будто с неба обрываются, до того высоки. Внизу под белыми кручами - замерзшая Яуза. Люди у подножия бегают, суетятся, шевелят тощими нож­ками и ручками, маленькие, бесшумные, черненькие, как муравьи. Они кажутся не больше карандашного огрызка, или грифеля из него, в зависимости от количества одежды - упитанность всех обитателей данного места планеты Зем­ля была почти одинакова.

Мы на самой высокой крутой горе. Народ тут - в ос­новном мальчишки. Девочки катаются на горках пониже. Совершенно точно сказал Пушкин: «Мальчишек радостный народ». Один мальчишка катался бы молча, задумчиво. А вместе они и вправду радостный народ.

Взрослых вообще нет: зима сорок четвертого года, вой­на. Большинство мужчин на фронте. Женщины на работе с утра до ночи, и в будни, и в воскресенье. Если и выпадает свободное воскресенье, дай Бог управиться с домашними де­лами.

Мы, несколько девочек из восьмого класса, оказались тут только потому, что дорога из нашего дома ведет пря­мехонько на эту высоченную гору.

Мальчишки летят с горы, будто ими выстреливают из пушки. Иногда воют, как снаряды. Падают всегда молча.

Мы с мальчишками вот уже два года учимся в разных школах. Школы разделили на мужские и женские, когда мы учились в шестом. Старшая сестра - она кончила десять классов перед войной - дразнилась: «Мы-то учились вместе, а ваши школы разделили. Как туалеты. Учитесь теперь врозь». Отношения у нас с мальчишками самые примитив­ные - этакое взаимное презрение, что ли. Мы их презира­ем, они - нас.

Мальчишки, пригибаясь, летят с горы, подпрыгивают на трамплинах, и когда становятся величиной с запятую, медленно, будто отдыхая, катятся по замерзшей Яузе, те­ряются среди других таких же черных точек и запятых.

Мальчишки, как правило в полушубках, вернее в шу­бах, шитых на вырост, в каких застала их война в сорок первом году. Мальчишки, ничего не поделаешь, росли, шу­бы превратились в полушубки, у некоторых рукава над­ставлены, у других торчат худые красные руки, хлястик где-то на лопатках, карманы чуть не у подмышек. У всех поголовно ушанки, отцовские военные или довоенные, или крошечные детские малахайчики, которые до войны были впору, или шапки с серо-зеленым верхом из меха неизве­стного серо-зеленого животного, они выдавались тогда по ордерам. На ногах у мальчишек, да и у нас, большие раз­ношенные, подшитые, заплатанные валенки, чаще всего принадлежавшие взрослым, ушедшим на фронт. Лыжи - у кого какие, самые фантастические, есть даже треугольные. Иногда лыжник вылетает из своих валенок. Валенки с лы­жами остаются в одном сугробе, а сам мальчишка головой вперед пикирует в соседний. Девочки катаются аккуратнее, из больших валенок не вылетают.

Почти все одеты в черное, будто носят траур по ярким мирным одеждам, по давно забытой моде. Но этот своеоб­разный траур - не дань моде, хотя у большинства кто-либо из родных погиб или ранен, или воюет; а просто цвета раз­личаются на маркие и немаркие.- Ведь мыла выдавали по карточкам - столько (на этакого шкета - полкило мыла на месяц), сколько по справедливости хватало бы на день; тут не до стирки. А одну вещь для подростка часто приходилось шить из двух-трех детских вещей. И ежели бы одна шта­нина оказалась, например, коричневого цвета, а другая - синей, или в клеточку, или в цветочек, то хотя на одежду внимания не обращалось, такой человек не внушал бы ува­жения. Помню, как Матрешенька долго кипятила, красила в баке то одну вещь, то другую, чтобы перешить потом, и длинные разговоры, как и в чем красить. О том, в какой цвет красить, разговоров не было. Вот и оказались все мальчишки в черном, за исключением тех, кто был в пегом или буром.

Мы тоже одеты кто как. На Ире меховая шуба с ма­миного плеча. На Маше - тоже. Во взрослых шубах они похожи на пингвинов. Галка - хрупкая, невысокая. Отцов­ского офицерского кителя (отец вернулся с фронта без но­ги) вполне хватило на зимнее пальто, а для подкладки ис­пользовали Галкино детское одеяльце. У нас с Наташей пальто, которые мы носили в четвертом классе. А так как мы уже в восьмом, то эти пальто и надставляли и расстав­ляли, и чем больше мы становились, тем меньше было в них красоты и изящества.

Я стою на макушке горы, заглядываю вниз и зцаю, что с этой горы не съеду. Все равно что с парашютной вышки - без парашюта. Спуститься как-то надо, хотя бы до ниж­них горок, но лыжи приросли к горе. С трудом двигаю их назад - вдруг толкнут.

Мимо со свистом врезываясь в воздух, проносится лыж­ник. Фигура согнута, палки и лыжи параллельны. Взлетает на трамплине, летит по воздуху, скрывается в снежной пыли.

- Сухой трамплин! Девчонка на Сухом трамплине! - орут вокруг нас мальчишки. - Во, чешет! Ну, дает!

Откуда-то снизу, из-под нависшей кручи, из-за сугроба показывается Наташа, в одной руке - палки, в другой - лыжи. Сует валенки в ремни, лезет к нам. Одна щека вся в крови. На вершине горы поворачивается, нагибается, пал­ки назад...

- Правее! Левее! - орут мальчишки. - Там снег сдуло под гребнем! Сугроб обвалился! Сухой трамплин!

Наташа летит с горы, отталкивается палками на трам­плине, очень долго летит под горой, ще-то далеко внизу ее лыжи опускаются на снег. Обгоняя прочих лыжников, лезет вверх то лесенкой, то елочкой.

Пока она поднимается, мальчишки - один за другим - пытаются взять Сухой трамплин, но в решающий миг по­зорно сворачивают вправо или влево. Наташу встречают в молчании. Она становится на вершину, сильно отталкива­ется палками и снова летит, как птица, чуть не до середи­ны горы, плавно опускается на снег, в этот раз едет по бе­регу Яузы. И опять лезет вверх и скатывается с Сухого трамплина, самого высокого в этих горах. Мальчишки, из­бравшие этот спуск, почти все бултыхаются в снегу непо­далеку от своих лыж. Но даже те, кто благополучно спу­стился однажды, в следующий раз объезжают Сухой трам­плин справа или слева.

Я позорно сажусь на лыжи и лечу вниз, захлебываясь от воздуха и снежной пыли, пока лыжи не разъезжаются подо мной и мы с ними сначала кувыркаемся вниз, а потом я долго ползаю по сугробам, подбирая палки и лыжи. Ос­тальные девочки тоже спускаются с горы, кто по моим сле­дам, кто по мальчишечьим.

А на следующий день, в понедельник, мы с Наташей после школы идем в районную детскую столовую обедать. Наш отец умер в госпитале в сорок втором году, мама-врач - на фронте. Вот нам и выдали талончики на питание, шесть талончиков на весь класс. Как правило, мы ходим в столовую все вместе, вшестером. Ходить туда мы очень не любим.

Долгие годы, и перед войной и в первые годы войны здесь был склад пищепродуктов и хранился кофе молотый и цикорий. Когда нечего стало хранить, устроили детскую столовую - кормили обедом тощих школьников и ребят из ремесленного училища.

Столовая огромная, гулкая, пустая и холодная. Где-то под черным провалом потолка желтеют лампочки, освеща­ют высоченные нелепые колонны серо-зеленого цвета. Гладкие, чуть влажные, они уходили в невероятную высь и где-то далеко переходили в своды, выкрашенные масля­ной краской. Внизу, под колоннами, стояли столы на вы­соких железных ножках, обитые алюминием. И стены и пол цементные, серые, и серые клеенки на столах, липкие и холодные, черные заплаты окон, загороженных черной светонепроницаемой бумагой. Смотришь на них и думаешь: «Зачем окна? Только мешают.»

Много столов между колоннами, за каждым - по шесть человек. Утром и в полдень здесь питаются рабочие, вернее работницы с соседнего завода, потом мы, потом – вечерняя смена этого же завода. Пальто, шубы свои вешали на спин­ки деревянных желтых стульев.

Мальчишки сидят за столом, конечно, рядом с маль­чишками, девочки - с девочками. Сидят, ждут, когда мед­ленно двигая усталыми ногами, подойдут хмурые и молча­ливые женщины с подносами, подавальщицы. На подносах - жестяные холодные тарелки. Иногда подавальщиц ждать не надо, тарелки уже на столах. Так было и в этот раз. Одна из подавальщиц отвела нас, шестерых девочек, к на­крытому столу, дала каждой по небольшому ломтику вяз­кого хлеба. Мы опустили ложки в суп и быстро съели что- то мутное, холодноватое, которое даже в те времена не на­звали бы вкусным (у супа всегда был привкус, как будто туда набросали и разболтали стружек масляной краски с высоких, зеленых, грязных колонн), и поглядывали на пло­ские тарелки со вторым. Со вторым нам повезло больше. Наверное, его принесли позже и оно было еще теплым: ко­ричневые волоконца между золотистыми крупинками - пшенная каша с тушенкой. Самое вкусное блюдо! И тут... Тут что-то пролетело мимо моего плеча и шлепнулось в Наташину тарелку.

Мальчишки есть мальчишки, пускай голодные, пускай тощие, а показать себя надо, иначе что за жизнь. Кругом товарищи, смотрят на тебя, за столом - друзья. Ничего ра­ди них не жалко. И вот один из этих обормотиков, дабы почтить себя лаврами хотя бы из столовского супа, нажевал хлеба из своей порции, прибавил для веса кусочки капусты или еще чего-то плавающего в супе, положил этот комок на стебель ложки, ударил по другому концу - и летит сна­ряд. И хотя парень наверняка не целился, снаряд угодил как раз в Наташину тарелку, брызги жидкой каши разле­телись по столу, по нашей одежде, по лицам. Черный же­ваный ком влип в золотистую кашу, как метеорит, поко­ился в центре небольшого кратера в окружении золотистых крупинок и коричневых волокон свиной тушенки. С сосед­него стола доносился ехидный смех. Мальчишки держались за свои поджарые животики.

Наташа медленно поднялась из-за стола. Огромные, в пол-лица глаза стали совсем черными, губы плотно сжаты.

Мальчишки за соседним столом притихли. Только один из них, виновник происшедшего, тыкал в Наташу пальцем, извиваясь от смеха. С тарелкой в руках, Наташа шагнула к соседнему столу и...

Я совсем ничего не помню, - смущенно рассказывала она мне потом. - Совсем ничего не помню, только чужие волосы под рукой, и рот, и нос, и щеки, и я эту противную кашу пихаю ему в рот и в волосы. Тьфу, гадость...

Потом мы все шестеро вышли из столовой. Сумерки превратились в темень. Темное небо, ни звезд, ни луны. Темная улица, ни света из окон, ни фонарей, - светома­скировка. От темной стены отделяются темные фигуры, пе­регораживают улицу:

Эти! Эти самые девки, они и есть! Вон та дылда длинная! И другая такая же!

Это про нас с Наташей, мы по тому времени были ак­селератками, так что от питания это не зависит - от чего-то еще.

Мы остановились у дверей. Деваться некуда. Назад в столовую? Кто поможет? Усталые подавальщицы?

Мы слышим:

Окружай, ребята! Атанда! - И черная цепь, отделив­шаяся от стены, движется на нас.

Я отталкиваюсь от двери и иду на эту цепь. Рядом - Наташа. Кто-то из девчонок пищит, остается сзади, кто-то догоняет нас. Мальчишки тихо, угрожающе свистят, руга­ются.

И вдруг высокий тонкий голос:

Ребя! Да это та девчонка с Сухого трамплина! Ну, которая Сухой трамплин брала! Вон шапенция ее! Вон шу­ба! И валенки! Атанда! - И вражеская цепь рассыпалась.

Мальчишки, они мальчишки и есть. Смелых они ува­жают. Мальчишки - народ, в сущности, благородный.